В советское время храмов было мало. И даже те, которые чудом ещё действовали, гражданские власти всеми силами стремились закрыть. Да ещё – руками самих верующих! Помню, как в начале 1970-х в Курске была организована кампания против самого популярного, многолюдного прихода. Введенский храм стоит на выезде из Курска в сторону Москвы. Тут же – остановка пригородных автобусов. Вблизи и не очень – полно деревень, в которых храмы давно порушены, и по утрам, первыми рейсами, деревенский люд стекался во Введенскую церковь со своими накопившимися нуждами – панихидами, молебнами, крестинами. Однажды в «Курской правде» появилась заметка, в которой утверждалось: храм мешает проезду городского транспорта. По утрам здесь, действительно, бывало много машин, спешащих к началу рабочего дня в центр, и тут же отходила под прямым углом пригородная трасса. А храм стоял (и, слава Богу, стоит поныне) посреди этого ревущего потока, образуя своеобразную развилку, разъезд. Сейчас такие строят на крупных магистралях специально, только в центре не храм стоит, а в лучшем случае клумба, чаще же – просто огромное металлическое кольцо. Так что построенный в старину, а ныне закрутивший возле себя поток машин Введенский храм вовсе не мешает движению, а помогает разрулить неминуемые пробки. И если кому неудобно – так только тем людям, которые, спеша на службу, вынуждены пересекать эту оживлённую магистраль. Так на то светофоры есть. Но в семидесятых поданный «группой товарищей» мяч закрутили на газетных страницах, публикуя из номера в номер индивидуальные и коллективные просьбы снести храм. Не знаю, что помешало осуществить эту бредовую идею, только храм выстоял.
Вот и в селе, где мой супруг (а вместе с ним и я) оказался после рукоположения в священнический сан, храм был – один на двенадцать окрестных сёл, включая райцентр. И если не было в нём такого наплыва прихожан, как в вышеописанном курском Введенском, то потому лишь, что автобус сюда ходил только из райцентра, да и то неудобно: первый за два часа до литургии, второй отправлялся, когда служба ещё продолжалась, третий же (и последний) – уже ближе к началу вечерни. Так что редким приезжим приходилось часами просиживать на автобусной остановке либо ловить попутки, которых в те годы бывало очень немного.
Но когда случались в осиротевших без своего храма деревнях похороны, родственникам усопших приходилось-таки добираться в наше Новенькое, либо звонить по телефону – благо, этот спасительный аппарат сердобольный председатель колхоза подключил нам почти тайком, распорядившись поставить у наших соседей по улице блокиратор.
Службы в сельском храме – лишь по воскресным и праздничным дням, а вот выезжать на похороны случалось по несколько раз в неделю. Пока не было своей машины, приходилось «кататься» на присланных за нами грузовиках, выделяемых колхозами людям в день похорон, реже – на легковушках, а порой и на мотоциклах с уже «напоминавшимися» водителями, и на тракторах, и на подводах с лошадьми (что было менее комфортно, но куда безопаснее). В те годы я поняла, почему священнику не положено иметь собственное хозяйство. Только, бывало, вроешься на огороде в грядку с сорняками, как со двора несётся хорошо поставленный голос мужа: «Матушка! Кадило-свечи-уголь-ладан!» Кубарем летишь с огорода, ополаскиваешь кое-как чёрно-зелёные от травы руки и колени, хватаешь «требную» сумку с заранее упакованным содержимым и бросаешься догонять трогающееся транспортное средство, в которое уже успел погрузиться батюшка. С появлением своей машины лично мне легче не стало: догонять порой приходилось уже не за двором, а внизу горки, которая круто уходит от нашего дома на местную «трассу». Батюшка на мои вопли невозмутимо отвечал: «Я не могу держать машину на горке на тормозе». Он, до рукоположения в священники прошедший службу в армии, пытался – и не безуспешно! – привить детям и мне армейский навык одеваться, пока горит спичка. Правда, теперь не нужно было ждать транспорта и гадать: что там приедет – грузовик или телега? и привезут ли обратно или придётся добираться «своим ходом», что тоже нечасто, но случалось: про батюшку в разгаре обрядовой череды могли и забыть. Зато я никогда не забуду, как однажды, едва из комнаты, где мы служили погребение, вынесли гроб, оставшиеся в доме кинулись переворачивать вверх дном стулья, лавки и стол, с которого батюшка едва успел схватить и прижать к себе Евангелие и крест. Заметив наши испуганно-недоумённые взгляды, пояснили: «Чтоб смерть не села».
В те давние времена у нас частенько бывало по два, а то и три вызова на погребения ежедневно. Иногда случалось и по четыре. Это был уже явный перебор, но отказать было нельзя. На четвёртом покойнике голос хрипел, ноги подкашивались, а желудок подтягивало к горлу. От предложенной еды после погребения мы, как правило, отказывались – не потому, что брезговали, а просто спешили на очередной вызов. Именно тогда я оценила сказанные мне в канун моего венчания с будущим мужем слова моего свёкра, всю жизнь прослужившего священником: «На селе три уважаемых человека: врач, милиционер и батюшка; что случилось – бегут к ним».
И всё же иногда, когда мы не очень спешили, но были очень голодны (если погребение случалось после литургии), мы садились за стол. Чаще всего – неудачно. Выросшая в городских условиях, я никак не могла научиться есть ложкой селёдку, сыр и кусочки колбасы, расставленные на столе. На мою робкую просьбу дать мне вилку звучал строгий ответ: «На погребении – нельзя». – «Почему?» – не сдавалась я. – «Чтоб глаза покойнику не выколоть». А если ко всему ещё и день оказывался постным, то приходилось вставать из-за стола несолоно хлебавши. Поэтому в посту мы отказывались от обеда категорически.
Однажды в каком-то дальнем хуторе, где священника, похоже, вообще никогда не видели, нас никак не хотели отпускать. «Дорогие, да ведь пост, — отбивался батюшка, — а у вас, небось, всё скоромное». – «Что Вы! – всплеснула руками старушка. – Есть, есть и постное!». Когда мы сели за стол, заставленный холодцами и котлетами, она торжественно поднесла нас варёного цыплёнка: «Вот! Курочка! Совсем постненькая, без жира».
После этого случая мы несколько лет не садились за поминальный стол. И всё же однажды, презирая поговорку о том, что бомба дважды в одну воронку не падает, судьба снова занесла нас на похороны в дальнюю деревню. Шёл Великий пост, с утра мы служили долгую литургию Преждеосвященных Даров, а потом летали на верной «Ниве» по ледяным просторам, спеша успеть на погребения. Это было последним – четвёртым. У меня в глазах уже плыли разноцветные круги и скакали чёрные мушки, и батюшка сжалился: «Пообедаем. Хоть картошка да огурец солёный, думаю, найдётся?» С этим вопросом он обратился к хозяевам. Конечно, о чём речь! Примостившись на краю стола, мы ждали, стараясь не глядеть на жующий и пьющий люд. И вот… перед нами поставили тарелку с картофельным пюре, обильно политым сливочным маслом, и салат, заправленный майонезом.
И тут батюшка не выдержал, разразился-таки обвинительной проповедью о значении поста в жизни человека. Когда он утих, сидевшая напротив старушка зачерпнула ложку свиного студня и, отправляя её в беззубый рот, глубокомысленно вздохнула: «Да, батюшка, а мы – такие вот свиньи, всё подряд едим».
Марина Захарчук.
количество посещений (192)