Лет двадцать пять назад, когда я делала свои первые шаги в православном храме, мне довелось познакомиться с молодым священником. Его яркие, образные проповеди, похожие на художественные произведения, собирали в храм, где он служил, большое количество молодых людей, что в то время гонений и запретов на веру было большой редкостью. Многие утверждения этих его литературно-религиозных опытов вызывали возмущение одних прихожан (в основном — старушек) и восторг других, в числе которых была и я. Например, вот это: «Истинное благочестие не зависит от длины юбки или бороды!» Сам священник был, казалось, воплощением этой установки. Всегда предельно аккуратный, гладко выбритый, в джинсах и рубашке с короткими рукавами, он отличался в трамвайной толчее разве что особой подтянутостью. Невозможно было несведущему человеку угадать в нём священника. Точно в назначенный час не входил, а влетал он в храм и через минуту появлялся из алтаря в красивой, греческого образца, рясе, с сияющим наперсным крестом, и начинал службу, которая казалась хорошо поставленным спектаклем.

В это же время в другом храме того же города служил другой священник. Был он ненамного старше первого, всего лишь лет на восемь, но выглядел значительно старше. Этот священник везде — в трамвае, на улице, на приёме у уполномоченного по делам религий — появлялся в священнической одежде. Холщёвый подрясник русского покроя, перехваченный кожаным поясом, истрёпанная по дорогам лёгкая ряска, выцветшая скуфейка и тяжёлые кирзовые сапоги… Длинная борода, которой, наверное, никогда не касались ножницы, ранние морщинки возле глаз — от постоянной приветливой улыбки. И дорожный посох в руке. За этот посох, напоминавший архиерейский, священника кто — в шутку, а кто — с уважением называли святителем. Расхаживать в таком виде по городу в то время казалось безумием, юродством, вызовом обществу. Зачем же он так поступает? Набравшись смелости, я спросила об этом священника. И получила очень простой ответ: такую форму одежды для духовенства предписывает церковный устав.

Значит, благочестие всё же зависит «от длины юбки», раз даже в церковных книгах об этом написано? И написано, оказывается, немало, не только о священниках, но и о нас — мирянах.

Вот, например, указание из Ветхого Завета: «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие» (Второзак. 22, 5). Написать бы эти слова при входе в каждый храм! Хотя они, конечно, не только к приходящим в храм относятся, ведь все мы всегда — дома, на работе, в дороге, спим ли, трудимся или отдыхаем — пред очами Господа, от Которого ни укрыться, ни утаить что-либо невозможно. Помнить бы об этом всегда! Но такое всегдашнее памятование о Боге приходит позже, а начинается — как раз с внешнего. И если мы, пока ещё хотя бы собираясь в храм, позаботимся о внешнем благочестии, это будет первый шаг к благочестию внутреннему.

Сейчас трудно найти женщину, в гардеробе которой не было бы брюк. Их носят и девочки, и юные леди, и дамы бальзаковского возраста. Те, кто знает о библейском запрете, даже оправдание находит: всё меняется, в том числе и мода, и брюки теперь уже, по их мнению, совсем не мужская одежда, ведь они женского покроя, в них удобно, свободно… Да, всё меняется. Кроме Библии, в которой всё — вечно. Кроме Господа, Который Сам — вечность. И мерзость в Его очах останется мерзостью, как бы ни искали мы себе оправданий.

А наше, женское, стремление выглядеть красивой — неужели тоже грех? Почему во многих храмах священник или постоянные прихожане просят нас вытереть с губ помаду, надеть платок, а то еще и убрать под него волосы? Да потому, что Бог создал нас совсем не такими, какими привыкли видеть нас окружающие. Кому-то дал один цвет волос, кому-то другой, и черты лица у каждого свои, и рост, и фигура… А нам не нравится! Мы хотим переделать себя, забыв, что не можем «ни одного волоса сделать белым или чёрным» (Мф. 5, 36). Не можем, не должны, потому что так нас сотворил Господь. Нам кажется, что, перекрасив волосы, сделав роскошную причёску и искусный макияж, мы стали обаятельными и привлекательными. Мы не слушаем — или не знаем совета апостола Петра: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом» (I Петр. 3, 3-4).

Почему Церковь всегда отрицательно относилась к театру и — шире — к любому актёрству, на сцене и в жизни? Потому что, входя в сценический образ, в том числе и с помощью грима и чужих одежд, человек как бы перевоплощается, живёт чужой, не ему определенной жизнью. Так и все мы, своим произволением меняя внешность, данную нам изначально, становимся актёрами — настолько, что нам кажется почти невозможным вернуться к самим себе, хотя бы внешне. А ведь людям духовным во все времена была очевидна безобразность искусственной красоты. (Само слово «безобразность» — «без-образность» — означает утрату человеком образа Божия в себе). Святитель Иоанн Златоуст в слове о христианском браке обязывает мужа вразумлять жену, стремящуюся приукрасить себя. Святитель советует терпеливо, день за днем, отвращать жену от пагубного пристрастия. «Тогда, — пишет Златоуст, — не увидишь более на теле ее ни обезображенного лица, ни кровавых (намазанных красной краской) губ, ни бровей, очерченных сажей, как бы от прикосновения к очагу, ни ланит, подобных стенам гробов окрашенных; ибо всё это — сажа, прах, пепел и знак крайнего зловония». Что сказал бы святитель сегодня, когда «лучшие» образцы женской косметики готовят с использованием спермы животных и женской плаценты!? А мы удивляемся (а то и возмущаемся!), что нас не пустили к иконе, кресту, мощам.

Есть в Церкви понятие «церковной икономии». Этими словами называют такое явление, когда Церковь, исходя из постулата любви к ближнему, прощает отдельному человеку или группе лиц проступок, за который, по церковным канонам, должно быть назначено серьёзное наказание. Решение о применении церковной икономии — всегда индивидуально и должно зависеть от личности согрешившего, соразмерности греха и покаяния. Но сейчас, как мне кажется, икономия применяется далеко не всегда оправданно. На «мелкие» грехи уже просто не обращаем внимания — мол, «Бог простит». Но ведь если проступок мелкий, то и избавиться от него просто, зачем же попускать себе и другим совершать его? В городских храмах всё чаще можно встретить женщин и в брюках, и с непокрытой головой. Кто же «отменил» завет апостола Павла: «всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая; ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижётся; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается» (I Кор. 11, 5-6). Один священнослужитель объяснил мне эти слова так: в наше время женщины не стыдятся стричься, значит, и требовать, чтобы они покрывали голову в храме, не нужно… Но ведь смысл слов апостола другой: как невозможно женщине предстать остриженной или обритой перед людьми, так невозможно ей с непокрытой головой и молиться Богу. Несколькими строками ниже апостол продолжает: «Рассудите сами, прилично ли жене молиться Богу с непокрытою головою? Не сама ли природа учит вас… если жена растит волосы, для неё это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала?»

Соблюдение внешних правил поведения в храме, внешнего благочестия, безусловно, еще не гарантия того, что мы станем действительно благочестивыми, имеющими право на богосыновство, на наследие Царства Небесного. Можно ходить в храм от купели Крещения до гробовой доски, исполняя все внешние правила, но так и остаться невоцерковленным, бездуховным человеком, если не бороться с грехами и страстями, не сверять свою жизнь по евангельским заповедям. Но вести духовную жизнь без соблюдения внешнего благочестия — просто невозможно. Более того, по мере приближения человека к Богу меняется и его внешний облик.

Мне часто приходится слышать, как люди, далёкие от Церкви, удивляются, попав в монастырь: как красивы и мужественны лица монахов, как прекрасны и нежны лица монахинь, независимо от возраста. Как же они, такие красивые, оставили мир и ушли в монастырь!?

Да ведь это монастырь сделал их такими. А красота, сияющая на лицах иноков, называется — благочестие. 

Марина Захарчук